Chapter Text
- Вы с Блоком друг друга стоите, - рука - человеческая - в волосы зарывается, перебирает нежно. - Он - Пепел, а ты - пепельный...
- А виноват в этом кто? - Даниил сам понять не может, что чувствует; странное что-то грудь ему распирает: страх с нежностью дикой мешается, недоверие с безграничным желанием верить. - Хорошо, что бессердечен бакалавр ваш, а то бы сердце разорвалось.
Рука тут же с волос к нему на грудь перемещается, придавливает; Артемий смотрит серьезно, только если знать степняка достаточно хорошо, на самом дне зрачков можно разглядеть пляшущую огоньком смешинку.
- Твой лечащий врач - пьяная скотина, ойнон, - вздыхает, головой покачивает, ногтем - не когтем - от ключиц вдоль грудины проводит, словно скальпелем. - Твое сердце и без стетоскопа слышно, как бьется.
- Это мотор, - включается в игру Данковский, зубы змеиные обнажает, усмехается. - Живого сердца нет, но кровь-то качать нужно. Вот мне Власти его и вшили. На слух не отличишь.
С таким искренним интересом Артемий на грудь, под черной рубашкой скрытую, смотрит, что на секунду Даниилу страшно становится - никак правда вскроет, зараза любопытная. Но Бурах взгляд его ловит, ноздри раздувает, принюхиваясь, и смехом заходится. Притягивает Данковского, носом в шею утыкается и сопит счастливо. Даниил бы вырвался, да этого медведя оттолкнешь разве.
- Тебе теперь бакалавром не солидно быть. То ли дело - профессор... - пальцы чуткие вновь волосы ворошат, седых висков касаются. Шутит Бурах, вечно все к фарсу сводит, но слышится в его голосе вина. Скрытая, под иронию спрятанная, но такие, как Артемий, грехи всего мира на себя возложить готовы порой.
- Бакалавр, доктор, профессор... Пустые слова. Моим исследованиям и раньше не верили, а после того, что мне увидеть довелось, - пауза в воздухе повисает, нити-струны-линии почти ощутимо натягиваются, - я и не хочу, чтобы верили.
Сглатывает Артемий нервно, кадык его - такой удивительно беззащитный сейчас - дергается. Смотрит Бурах исподлобья виновато, всю игривость словно корова языком слизнула. Даниилу от такого каламбура смешно становится; Артемий это чувствует сразу, брови вечно нахмуренные поднимает вопросительно.
- Говоришь, отец твой тоже так умел?
Что именно Данковский под “так” подразумевает, уточнять не нужно.
- И отец. И Оюн. Все менху. Это последний экзамен.
- В Университете ты отличником не был, а тут с первого раза сдал. Экий молодец.
Артемий наконец-то ухмыляется привычно, и зубы у него тоже - человеческие.
- Ну еще бы. Ты меня так материл, ойнон, что у госпожи Удачи уши должны были отсохнуть и отвалиться. После такого разве мог я провалиться?
Не мог. Как сейчас помнит Даниил темную обнаженную фигуру в круге света, знаки - тавро или степной алфавит, черт там разберет - на спине, на руках, груди жертвенной кровью нарисованные. Помнит, как пела Степь, как аромат твири душил, приблизиться не давал; помнит, как Артемий в ладони нож перехватил и - в последний момент вздрогнув, на крик обернувшись, - вонзил себе прямо в грудь. Помнит - страх жгучий, когда в круге пламени вместо противника, глухого степняка, родным за последнюю дюжину дней ставшего, поднялся на задние лапы и глухо заревел медведь.
Не помнит, как Артемий, сам едва на ногах после ритуала стоящий, приводил чуть рассудка не лишившегося Даниила в себя. Не помнит, как, очнувшись, в ужасе в Степь бежал - дальше, дальше от клыков родившегося в ночи монстра, прямо в лапы древнего, дремлющего чудовища. Не помнит, как пару дней спустя Артемий его все же нашел.
Как материл и божился на первом же поезде в Столицу уехать - помнит.
Уехал он, как же.
- Почему медведь?
Ответа нет: Артемий плечами пожимает-передергивает, отворачивается. Размышляет о чем-то недолго.
- Кличка у меня такая в детстве была. Может, поэтому.
Больше ни о чем Даниил не спрашивает. Взгляд на вешалку возле двери бросает: висят там рядом плащ его - змеиный, пижонский, - и старая степянская куртка. Странные шутки порой судьба играет.
Руку протянув, ерошит Данковский Артемию, от неожиданности голову в плечи втянувшему, волосы, и улыбается, думая, что, родись он степняком - менху - лежал бы в том кругу черный блестящий аспид.
- Медвежонок? Тебе подходит.
Над утробным возмущенным рыком Даниил смеется - легко и искренне.
Седые виски - небольшая плата за истинное чудо.